Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена

15–21. I. 19

i

• Однажды ночью золотою
• затейливый и злобный бес
• кружился черной запятою
• в сияньи девственных небес.
• Пред ним был город, и увидел
• он человека в вышине,
• на темной башне, при луне;
• и бес его возненавидел
• за блестки звезд на рукавах
• и за колпак остроконечный.

ii

• Он усмехнулся с бесконечной,
• бесстыдной злобою в глазах
• раскосых, быстро оглянулся,
• подумал, снова усмехнулся, —
• средь многозвездной тишины
• и небо ярче заиграло:
• бес принял облик небывалый —
• огромной выпуклой луны.

iii

• И странное светило это
• приметил с вышки человек,
• и вычислял он до рассвета
• его размеры и разбег.
• Когда ж лениво ночь поблекла
• и день сказался наконец,
• сложил он свитки, вытер стекла —
• на вид – бесчувственный мудрец,
• но втайне – ужасом объятый…

iv

• Как розы, тучи расцвели
• над чашей города зубчатой.
• В тумане площади, вдали,
• на глыбе вспыхнул воин медный
• и на щите поймал зарю.
• И звездочет спустился, бледный
• и важный, с башни, и к царю
• вошел с неслыханным докладом.

v

• И хмуро слушал царь, а рядом
• склонялся в зеркале стенном
• его двойник – полуодетый,
• босой, в измятом кружевном
• воротнике…
•                              (Меж тем валеты
• трефовые, у трех ворот,
• скликались и сменялись, и народ
• уже гудел на рынке жирном.)

vi

• И долго скорбный звездочет
• с царем беседовал, и вот —
• по переулкам, сонным, мирным,
• вдоль окон мутно-золотых,
• где тени двигались, зевая, —
• труба пропела роковая,
• и город вздрогнул и притих.

vii

•  Был мрачен траурный глашат<а>й.
•  Народ, предчувствием объятый,
•  глядел на тонкую трубу,
•  на свиток с царскою печатью,
• сулящий страшную судьбу,
•  и дети прижимались к платью
•  дрожащих юных матерей,
•  и старцы горбились покорно,
•  а некий юноша задорный:
• «Прочти, – вскричал, – прочти скорей!»

viii

•  И вестник, обратясь к народу:
• «Мудрец пророчествует смерть, —
•  конец всему людскому роду:
•  вчера полуночную твердь
• луна иная озарила.
• Она чудовищна была,
• неописуемо светла!
• Увы, как вздутое ветрило,
• летит изменница на нас;
• в такой-то день, в такой-то час
• с землей стремительно столкнется
• слепая, буйная луна, —
• земля звенящая качнется
• и разобьется, как волна!»

ix

• Замолк, и весть передавали
• друг другу – лысые купцы,
• вельможи, воины, слепцы;
• все – дрозд на липе, мышь в подвале, —
• все ужаснулись. Поползли
• по плитам площади, в пыли,
• себя бичующего стоны.
• Во храмы хлынула толпа.
• Подкралась ночь. Молились жены,
• а детям снились черепа.

x

• Одни все думали о чуде,
• другие чуяли конец,
• и бледные глядели люди
• на бледно-каменный дворец.
• Там рядом встали на балконе
• два старика: вот тот в короне,
•  а тот в узорном колпаке.
•  Народ же зыблился и дико
•  вопил, в неистовой тоске:
• «Когда? О, вымолви, владыко!»
•  Заплакал царь, и звездочет
•  ответил сухо: «Через год».

xi

• В том царстве некий жил мечтатель,
• с душою чистой и с лицом
• очаровательным – ваятель
• созвучий радужных. Певцом
• любви сладчайшим город громко
• именовал его с тех пор,
• как со свирелью и к<о>томкой
• пришел он с северных озер.

xii

• Казалось – воздух целовали
• его скользящие слова
• и день туманился, едва
• он умолкал. Куда-то звали
• его глаза, – как в полутьме
• два улыбающихся бога.
• Он жил на розовом холме,
• поросшим вереском. Дорога
• крутая к городу вела,
• и часто к людям он спускался,
• без шляпы, стройный, появлялся
• на площади Добра и Зла,
•  разглядывал прохожих, кротко
• о чем-то говорил с детьми,
• с блудницами да с лошадьми
•  усталыми… Его походка,
•  и ясный голос, и глаза
• большие были всем известны,
•  и все его любили за
• чудесный дар и взор чудесный.

xiii

• Он о блаженстве распевал,
• о первой, о последней встрече,
• хоть никогда в уста и плечи
• он красоту не целовал…
• Там, в комнате голубоватой,
• средь нежных книг и лепестков
• рассыпанных, и малых статуй, —
• из лучезарных облаков
• он прихотливо и бесцельно
• стихи вырезывал свои,
• напев мешая колыбельный
• с напевом трепетной любви…

xiv

• Когда ж над стройною столицей,
• как бога пламенного месть,
• метнулась грозною зарницей
• испепеляющая весть,
• и стук часов твердил унылый:
• стареет год, последний год… —
• и принял скорбь и страх бескрылый,
• как веру новую, народ, —
• тогда с улыбкой безотчетной
• певец ресницы опустил,
• и гений легкий, мимолетный,
• его случайно посетил.
• И юноша, раскинув руки,
• ловил в туманной вышине
• полусознательные звуки…
• Они, как искорки в волне
• заливов южных, ночью пышной, —
• текли, змеились в золотом
• волшебном трепете; потом —
• на пальцах гасли.
•                                          И неслышно
• он начал: «Тает, тает год.
• Во храмах сумрак шепчет хрипло
• молитвы. Тают свечи. Вот
• какой-то труп лежит. Прилипла
• кровь черная к груди. Глупец!
• Убил себя… Везде рыданья
• глухие, тайные страданья,
• оцепененье; лишь купец
• хоть плачет, да торгует – плохо
• торгует. Жить осталось – год,
• и он проходит, он пройдет —
• подобно вздоху, легче вздоха…

xv

• Но если так, но если свет
• потухнуть должен неизбежно,
• безумец! – времени ведь нет
• пред камнем каяться мятежно,
• из мрака совести своей
• уродов грозных вызывая
• и духу скорби отдавая
• остаток драгоценных дней…
• Встань, встань, коленопреклоненный!
• Я говорю тебе – не плачь,
• но, как наследника лишенный,
• всю жизнь скупившийся богач,
• завидя смерть, затеи ради
• распахивает сундуки,
• так, обогнув скалу тоски,
• вечерний путь склонив к отраде,
• спеши! Беспамятно пируй!
• Развейся музыкою бурной.
• Еще на солнце гроздь пурпурна
• и сладок женский поцелуй!
• Еще, полны очарованья,
• шумят леса, журчат ключи, —
• встань и в избытке ликованья
• свое богатство расточи!»

xvi

• Был май шумливый. В исступлен<ь>и
• лягушки пели на пруду
• в дворцовом золотом саду.
• При каждом теплом дуновеньи
• касались окон расписных
• венцами нежными каштаны.
• На вышках, тонких и резных,
• с которых полуобезьяны,
• полуорлы глядели вниз,
• и в небесах прозрачно-синих
• звон птичий бисерный повис;
• об этих маленьких святынях
• весны не вспомнила страна,
• пророчеством потрясена.

xvii

• Глухой исполненный печали,
• из зала в залу царь шагал —
• тень жалкая в зеркальной дали
• безмолвных и бесстрастных зал.
• Блуждал он, глаз не поднимая,
• ладони блеклых, узких рук
• к вискам порою прижимая,
• и кольца вспыхивали вдруг.

xviii

• В восточной башне плакал кто-то:
• душе седого звездочета
• все край мерещился родной:
• ограды белые Дамаска,
• тень пальмы – бархатная ласка
• в пустыне серо-голубой, —
• и тамариксы, и мимозы,
• мирáжей радужная ложь…
• Катились старческие слезы
• на недоконченный чертеж.

xix

• В час обычайного забвенья,
• в молчаньи замкнутых ночей
• порою тайный чародей
• к нам высылает сновиденья.
• Сознанье – словно под водой
• глубокой, в дымке изумрудной;
• нам снится праздник многолюдный,
• туманный, бурно-молодой,
• и знаем мы, что это ложный
• короткий сон и что во сне
• все, все дозволено; что можно
• не думать о грядущем дне;
• законами людскими, честью,
• обычаем – пренебрегать;
• врага со смехом настигать,
• роскошной упиваться местью;
• грозить безумно Божеству,
• храм в бездну сталкивать со ската;
• овладевать невестой брата,
• недостижимой наяву…

xx

• И ту свободу без запрета,
• ту силу – каждый ощутил,
• когда невинного поэта
• напев дразнящий опустил
• свои блистательные крылья
• на город жалобной тоски,
• предчувствий траурных, бессилья…

xxi

•  Придворные – все старики
• с атласно-белыми бровями, —
•  шурша, как совы, подошли
•  к царю с дрожащими словами:
• «Царь, всюду ропот. Подожгли
•  вчера солдаты синагогу.
•  На неотплывшем корабле
•  восстанье. Знойную тревогу
•  разносит ветер по земле.
• Чернь беспокойна. Слуги наши,
•  не отворачивая глаз,
•  глядят с усмешкою на нас,
•  а по ночам воруют чаши —
•  награды царские. Народ,
•  на перекрестках собираясь,
•  шумит, и, громко разгораясь,
•  напев кощунственный растет!»

xxii

• «Оставьте… – молвил царь устало. —
• Смиренье, бунт – не все ль равно,
•  когда нам времени так мало
• служить иль властвовать дано?»
•  Переглянулись, замолчали, —
•  и царь, как прежде, зашагал —
• тень жалкая в зеркальной дали
•  холодных, золотистых зал.
•  И в тот же вечер, в пышной спальне,
• таясь, печален и один,
• глухие песни, ропот дальний,
• услышал старый властелин.
• И полый жемчуг с горьким ядом
• прижал он к языку, поник,
• обняв пунцовый стул… и рядом,
• в высоком зеркале, двойник,
• с лицом безумным, перегнувшись,
• сполз на ковер, и в полутьме
• сверкнули кольца, содрогнувшись
• на зашуршавшей бахроме
• блестящей шелковой подушки,
• да скрипнул пол средь тишины…

xxiii

•  Меж тем округлый край луны
•  уж выступал из-за опушки
•  далекой рощи. Небосвод
•  бледнел. По лестнице змеиной
•  всходил на башню звездочет…
•  Воображаемой картиной
• он был томим, и тяжело
•  дышал, и вспоминал уныло,
• что двадцать семь ночей прошло
• с тех пор, как страшное светило
•  в последний раз он наблюдал
•  и смысл его предугадал.

xxiv

• Скитаться по небу ночному,
• по голубому, ледяному —
• без ног, без рук, но с головой
• чудовищной, стеклянно-белой, —
•  давно уж бесу надоело.
•  К тому ж на башне угловой
•  дворца, чернеющего стройно,
• он жертвы крошечной своей
• такой смешной, такой спокойной —
•  уж не видал в часы ночей.
•  И отвернулся он от башни,
•  забыл случайного врага
•  и принял облик свой всегдашний:
•  хвост песий, когти и рога.

xxv

• А перед взором звездочета
• теперь, туманна и нежна,
• как девственное сердце чье-то,
• раскрылась прежняя луна.
• Простер он руки, умиленный,
• застыл со вздохом, как влюбленный,
• вдруг различивший белый луч
• руки, раскрывшей занавески;
• и над землей, в жемчужном блеске,
• узором мелких, нежных туч,
• подобных перьям голубиным,
• со всех сторон окружена —
• струилась милая луна
• по звездно-дышащим равнинам…

xxvi

• Был снова строг и счастлив он.
• В нем думы ясные воскресли
• и свергли темный страх: «Не весь ли
• чудесный мир теперь спасен?
• И нужно ль сетовать отныне?
• Уж не покоится на льдине,
• коварно тающей средь волн
• небытия сторожевого,
• наш город царственный; он снова,
• великих грез и смеха полн,
• к луне потянется, прощенный…»

xxvii

• Так думал он, и, восхищенный
• лучистой нежностью небес,
• он не приметил, как полез,
• повис огонь пожара, словно
• паук багровый, там, внизу,
• на паутине крыш неровной.
• Другой услышал бы грозу
• нестройных песен, гул, удары,
• могучий шум толпы – как вздох
• прибоя тяжкого, – но старый
• мудрец от радости оглох.
• Вот тень его на башне четкой
• исчезла, звонкою походкой,
• с улыбкой детской, подобрав
• полы, спускался он поспешно
• меж круглых стен: да, да, конечно,
• он опрометчив был, неправ;
• сейчас к царю пойдет он, скажет:
• царь, не тужи… Небесный свод,
• как прежде, тих, и царь прикажет
• гонцам порадовать народ!

xxviii

• И вышел он на двор квадратный,
• и, выйдя, замер: гул невнятный
• из мрака хлынул; впереди
• мелькали перья, копья, латы,
• кривые тени… «Отойди,
• безумье! – выбросив крылатый
• рукав, воскликнул звездочет. —
• Я весть несу!» Но крик упорный
• его прервал: «Вот, братья, вот —
• колдун заморский, ворон черный,
• а мы, – мы мучимся, пока
• над нами шутит он с Нечистым!»
• И камень, пущенный со свистом,
• в висок ударил старика…

xxix

• И минул год, и ночью млечной,
• прозрачной, снова на людей
• решил взглянуть певец беспечный.
• О песни огненной своей
• и о пророчестве злосчастном
• он в одиночестве забыл,
• и видом города ужасным
• мечтатель опечален был.

xxx

•  Кругом гремучие пожары
•  краснели. В городе самом,
•  меж светлым морем и холмом,
• был ропот, шепот, праздник ярый.
• Тут – оглушительная мгла,
• там – выкрик пламени. Тут – ссора,
• а там – убийство. Без разбора
• сцеплялись голые тела
•  в книгохранилище громадном,
•  где пировали палачи,
•  монахи, женщины. В ночи,
•  на улицах, во мраке смрадном, —
• что, что там рдело до утра —
•  вино ли, злобные глаза ли,
•  иль только искры от костра?
•  Бог весть! Во храмах псы лизали
• окровавленный мрамор плит,
•  и человек освобожденный
• так поступал, как повелит
•  зверь вожделенья пробужденный…
• (И лишь танцовщица одна
•  порою, глядя из окна
•  в лиловый сумрак, да на звенья
• созвездий в сонной вышине,
•  полна внезапного сомненья,
•  дивилась маленькой луне,
• такой же скромной, как бывало,
• и смутно думала: как знать?
• Но, звякнув бусами, опять
• кого-то в губы целовала…)

xxxi

• Так было… Город роковой,
• огонь и мрак, уж неживой,
• певец окинул грустным взором,
• и поутру, и в тишине
• к своим лесам, к своим озерам
• вернулся с песней о луне…

xxxii

• За горем – горе: царь соседний
• напал на падшую страну,
• разбил с налета храм последний,
• и в унизительном плену
• угасло буйственное племя.
• Несбережливо злое время —
• и в наши дни на месте том,
• в золотозвездном, юном поле,
• меж серым морем и холмом,
• поросшим вереском, в неволе
• у строгой вечности лежат
• глухие глыбы, и зажат
• в какой-то щели куст цветущий,
• и льется холод старины,
• однообразный и гнетущий,
• сквозь тень душистую весны.
• Кой-где торчат еще упрямо
• обломки рухнувшего храма,
• чернея сухо над травой,
• как обгорелые поленья.

xxxiii

• Стремительные поколенья!
• Потух, остыл их век живой.
• Так стынет пламенная лава…
• Забыта сладостная слава
• их первых странствий, гулких битв,
• и суеверные науки.
• Умолкли песен и молитв
• неповторяемые звуки,
• и лишь волнует тишину,
• цветы целуя, ветер плавный…
• Там проезжал я, скиф бесславный, —
• и вспоминал свою страну.

20–28. VI. 20