Когда Алиса упала

– Трогай.

Лайонел кладет одну ладонь на другую, перчатки словно змеи между ними. Коляска покачивается, и мы пускаемся в путь.

– Остались только мы вдвоем.

Лайонел смотрит на прореху на плече своего сюртука. Плохо заштопали.

– Что за глупости. А Кэти. Тоби.

– Это твоя семья, – отвечаю я. – Не моя.

Мы останавливаемся у ворот. Привратник держит костыль под мышкой, опираясь на ворота, левая брючина свободно болтается ниже колена. «Где?» – хочется спросить мне. Энтитем, Фредериксберг, безымянный ручей в Виргинии, мутный из-за позднего половодья. Возможно, я держала его за руку. Или соврала, что есть эфир, когда эфира не было.

– Она была нездорова. Ты бы знала это, если бы жила здесь, с нами. – В голосе Лайонела отчетливы обвинительные нотки. – В последнее время… Боже, она чуть не…

– Я не хочу это сейчас обсуждать.

– Ты всегда находила для нее оправдания.

Я качаю головой и смотрю себе на колени, на большой палец перчатки – ткань разорвана, хлопковые и шелковые нити спутались. Лайонел тоже смотрит в пустоту, а потом поднимает стекло. За его окном – неправдоподобно яркие оранжевые георгины и красные гелениумы, буйно цветущие вдоль дорожки. А за моим – коричневое кирпичное здание, в кишках которого покоится Алиса. Двое рабочих сидят на дальнем коньке крыши. Один их них обмахивает лицо широкополой шляпой, отгоняя зной и комаров. Другой хлопает себя по руке, поднимает ладонь, смотрит и вытирает о штанину.