Человек из СССР. Пьесы 1927–1938

Трощейкин. Серьезно?

Ревшин. Не знаю, как вам даже сказать. Вы только не волнуйтесь, – и главное, нужно от Любови Ивановны до поры до времени скрыть.

Трощейкин. Какая-нибудь… сплетня, мерзость?

Ревшин. Хуже.

Трощейкин. А именно?

Ревшин. Неожиданная и ужасная вещь, Алексей Максимович!

Трощейкин. Ну так скажите, чорт вас дери!

Ревшин. Барбашин вернулся.

Трощейкин. Что?

Ревшин. Вчера вечером. Ему скостили полтора года. Трощейкин. Не может быть!

Ревшин. Вы не волнуйтесь. Нужно об этом потолковать, выработать какой-нибудь модус вивенди.

Трощейкин. Какое там вивенди… хорошо вивенди.

Ведь… Что же теперь будет? Боже мой… Да вы, вообще, шутите?

Ревшин. Возьмите себя в руки. Лучше бы нам с вами куда-нибудь… (Ибо возвращается Любовь.)

Любовь. Сейчас вам принесут. Между прочим, Алеша, она говорит, что фрукты-Алеша, что случилось?

Трощейкин. Неизбежное.

Ревшин. Алексей Максимович, Алеша, друг мой, – мы сейчас с вами выйдем. Приятная утренняя свежесть, голова пройдет, вы меня проводите…

Любовь. Я немедленно хочу знать. Кто-нибудь умер? Трощейкин. Ведь это же, господа, чудовищно смешно. У меня, идиота, только что было еще полтора года в запасе. Мы бы к тому времени давно были бы в другом городе, в другой стране, на другой планете. Я не понимаю: что это – западня? Почему никто нас загодя не предупредил? Что это за гадостные порядки? Что это за ласковые судьи? Ах, сволочи! Нет, вы подумайте! Освободили досрочно… Нет, это… это… Я буду жаловаться! Я-