Тринадцатая Мара

Пятерня чужих когтей через лицо, след от удушья. Жалкая мара, неспособная смотреть на него прямо.

– Уходи, – бросил он глухо, зная, что, если не скажет этого сейчас, не скажет уже никогда. – Тебя ищет бабушка.

Пусть знает, что о ней просили, что за неё ходатайствовали. Что она сама ни за что и никогда не вымолила бы его прощения. Собственно, он и не простил.

И удивился, когда Мариза подняла на него глаза – в них застыло ее собственное решение, несмотря на разрешение уходить. И это решение шло вразрез с просьбой старой Веды отпустить. Она была готова нести наказание дальше – не играя, не притворяясь, – но, вместо того чтобы восхититься, он ощутил один из худших наплывов ярости.

– Вали отсюда, – процедил зло. Зловеще. – Вали, я сказал.

Плюнул напоследок черным – как на плесень, как на вонючую субстанцию на хорошем деревянном полу.

Пусть знает, что даже её убийством он мараться не будет, слишком много чести, слишком много внимания.

– Не люби, – приказал жестко, отменил собственное предыдущее колдовство – пусть ненавидит его до конца жизни – и прикрыл глаза, чтобы не видеть, как она, наконец сумев подняться, проходит мимо к выходу.