Дом смерти

– Здесь красиво, но как-то одиноко. – Она посмотрела на меня. – Тебе не кажется?

Я согласился.

– Я могла бы быть счастлива в подобном месте, но только рядом с кем-то еще. Представь, каково спускаться на этот пляж лютой зимой, темным ноябрьским утром, когда дует ураганный ветер и берег секут волны метровой высоты. Не уверена, что выдержала бы такую жизнь. Уж точно не одна.

– Мэгги уже хватило общения с другими людьми, – ответил я. – Теперь, по ее словам, она нуждается в уединении. Я с ней не вполне согласен, но понимаю, почему ей хочется сбежать от всего мира. Здесь она планирует творить, брать новые художественные высоты, и, если она будет одна, по крайней мере, никто ей не причинит вреда. Достаточно того вреда, который уже был ей причинен.

Но, оглядываясь по сторонам, я в точности понимал, что Элисон имеет в виду. Я и сам чувствовал то же самое. Летнее утро маскировало это место, затуманивало его суть.

Однако наша прогулка превзошла все мои ожидания. Я и не думал, что буду так рад просто разделить эти утренние часы с такой женщиной, как Элисон. Я старался не придавать нашему общению чрезмерного значения, не делать поспешных выводов, но при этом позволил себе радоваться минутам, проведенным вместе, хорошо осознавая, как быстротечны могут быть мгновения счастья. Мы решили прогуляться по берегу в сторону юго-запада: так мы не могли бы уйти далеко, потому что путь преграждали каменные глыбы и обнаженные скалы. Я думаю, тем утром мы оба ощущали не выраженную словами потребность в ограничениях. Справа нас теснил океан, и меня не покидало ощущение, что мы оказались на краю света. Если не считать нежного шума волн и шуршания камней под ногами, в мире не было больше ни единого звука. Я говорил только потому, что Эли задавала мне вопросы, в основном касающиеся дел: о том, какие картины я недавно продал, о новых, еще не законченных работах, которые произвели впечатление на меня и, возможно, если сойдемся в цене, приятно поразят и ее. А потом настал ее черед, и она по собственному желанию рассказала о плюсах и минусах жизни в Дублине, о театрах, дорожных пробках, росте числа групповых преступлений, внутригородской борьбе за сохранение традиций в условиях пронизанного духом яппи позерства и бахвальства твердой валютой после недавнего экономического подъема, о необычных рынках и старых пабах, в которых до сих пор то и дело встречаются персонажи Джойса, так напоминающие георгианцев во всем, кроме щегольского акцента. Не поднимая на меня глаз, она упомянула и о том, что была замужем, очень коротко и сто лет назад, одна из ошибок длиной в восемь месяцев, которые иногда совершают двадцатилетние девушки. Юный политический демагог по имени Лоренс, который беспрестанно твердил о спасении мира, а сам, как скоро выяснилось, вполне сгодился бы на роль профессионального натурщика при создании образа эгоистичного подлеца; всегда готовый прыгнуть в центр внимания, противник всего и сразу, если не считать разбазаривания чужих денег, постоянно лебезящий перед любым, кто теоретически способен заплатить за него в баре, и ныряющий в постель за любой юбкой. Мать, конечно, предупреждала Элисон, да и все остальные тоже, но в том возрасте она не слышала ничего и никого, кроме пения птиц. И вот однажды утром, как только Элисон бросила трубку после звонка очередной его девки, тучи расступились. Проснувшись примерно через час, ее муж обнаружил, что все его пожитки упакованы в чемоданы. Дальше на выручку пришел отчим Элисон, он занялся бумажными вопросами и при помощи небольшой суммы денег и многочисленных угроз добился официального развода. Элисон не видела Лоренса около двенадцати лет и больше слышать о нем не хотела. Последние новости, донесшиеся до нее, состояли в том, что он осел в Америке, наверное, нашел себе какую-нибудь мазохистку с тугим кошельком, которая восторженно принимала его фирменное вранье, липкое, как мед.