Двести третий день зимы

Нюта выключила монитор. Ничего оптимистичного она не видела. Все замерзло, покрылось ледяной коркой и стало частью снежного покрова. Если у Радионова хватает совести притворяться, будто это не так, пусть сам добавляет оптимизм туда, где его нет и быть не может. От злости у Нюты даже живот свело. Или от голода. Нюта прислушалась – на этаже стало тихо. Видимо, гости налюбовались оранжереей издалека и пошли внутрь.

Нюта спустилась на лифте, в котором мужик продолжал поедать борщ, – ей даже показалось, что нос у него стал еще краснее. На первом этаже пахло коньяком. У витражного окна, выходившего во внутренний дворик, стояла девушка в ослепительно-белой меховой шубке. Она выковыривала из пресловутой тарталетки икру: подцепляла красные зернышки ногтем и отправляла в рот. Нюту затошнило еще сильнее. На ходу она натянула пуховик и шапку и рванула к дверям, пока оставшиеся гости еще фланировали между столами. И оказалась на морозе.

С тропинок утром раскидали снег, и двор теперь напоминал снежный лабиринт – сугробы по бокам доходили Нюте до пояса. Она постояла немного, вдыхая холодный воздух, – он не обжигал, но притуплял все ощущения. Как спрей с анестезией в кабинете стоматолога. Вот так больно? Да вы не говорите, просто головой покачайте. А вот так? Терпимо, да? Хорошо! Мы сегодня без укольчика, быстренько.