Повесть о любви и тьме

Мы сворачивали направо, поднимались по улице Коре ха-дорот до небольшой сосновой рощицы, а там – налево, и вот мы уже перед домом дяди Иосефа. Мама, бывало, говорила: “Сейчас только без десяти четыре, быть может, они все еще отдыхают? Почему бы нам не посидеть пару минут спокойно и не подождать здесь, на скамеечке в палисаднике?” А иногда она говорила так: “Сегодня мы чуть-чуть опоздали, уже четверть пятого, и самовар там уже, конечно, кипит, и тетя Ципора уже разложила фрукты на подносе…”

Две вашингтонские пальмы возвышались, как два стража, по бокам калитки, а дальше начиналась мощеная дорожка, справа и слева от которой живой изгородью тянулись заросли туи. Тропинка эта вела от калитки к широкой лестнице, по которой мы поднимались на веранду и шли до входной двери, над которой старинным еврейским “квадратным письмом” на красивой медной дощечке был выгравирован девиз дяди Иосефа: “Иудаизм и человечность”.

На самой двери тоже была медная дощечка, чуть поменьше, но более блестящая, на которой выгравировано на иврите и английском: