Письма к Вере

Я обошел собор по скользкой тропе, между сугробов. Снег был легкий, сухой: захватишь в горсть, кинешь – он пылью рассыпается в воздухе, словно летит назад. Небо померкло. В нем стояла тонкая, золотая луна: половинка разбитого венчика. Шел я по краю крепостной стены. Внизу в густе<ю>щем тумане лежала старая Прага. Громоздко и смутно теснились снежные крыши; дома казались свалены кое-как, – в минуту тяжкой и фантастической небрежности. В этой застывшей буре очертаний, в этой снежной полумгле горели фонари и окна теплым и сладким блеском, как обсосанные пуншевые леденцы. В одном месте только виднелся и алый огонек: капля гранатового соку. И в тумане кривых стен, дымных углов я угадывал древнее гетто, мистические развалины, переулок Алхимиков… А на обратном пути я сочинил небольшой монолог, который Дандилио скажет в предпоследнем действии:

• …вещество
• должно истлеть, чтоб вещество воскресло, –
• и, если символ древний разгадать, –
• выходит так, – вы, Тременс, проследите:
• пространство – Бог, и вещество – Христос,
• и время – Дух. Отсюда – вывод: мир
• божественен, и потому все – счастье,
• и потому должны мы распевать,
• работая (ведь бытие и значит
• на этого работать властелина
• в трех образах: пространство, вещество
• и время), но кончается работа,
• и мы на праздник вечности уходим,
• дав времени воспоминанье, облик –
• пространству, веществу – любовь…

На что Тременс отвечает: «Крайности сходятся, я с вами согласен, – но то-то и есть, что я бунтую против властелина – бытие: не хочу работать на него, а сразу отправиться на гулянки».