Сады пяти стремлений

– Вынимай сети и бери курс на Вонючий рынок, – распорядился Помпилио. – Но сначала мы должны похоронить наших мёртвых. Нужны три куска ткани и грузы.

Капитан машинально бросил взгляд на плавающие невдалеке тела и, не удержавшись, спросил:

– Зачем тратить время?

– Я считаю, что так нужно сделать, – веско ответил дер Даген Тур. Настолько веско, чтобы абориген понял, что он опечален смертью своих и потому крайне раздражён вопросом. Абориген намёк уловил и прикусил язык. – А ещё скажи, как называется этот мир?

– Мир? – растерялся капитан.

– Всё вот это, – уточнил Помпилио, небрежно обведя океан рукой.

– Траймонго, мессер, – опомнился капитан. – Наша планета называется Траймонго.

Ответил, помолчал, обдумывая собственные слова, а затем очень осторожно спросил:

– Вы разве не знали?

«Бабарский сдержал слово и подробно рассказал всё, что помнил о том, как мы оказались на Траймонго. Только вот ничего он толком не помнил, чтоб меня в алкагест окунуло, и его рассказ оставил больше вопросов, чем дал ответов. Бабарский, как и я, помнил, что мы собирались прыгать на Пелеранию – чтобы уйти из Трио Неизвестности единственным известным нам путём. А затем случилось нечто абсолютно невозможное… Об этом я знаю со слов мессера, который велел пока не слишком об этом распространяться, поэтому, Энди, только для тебя: мессер сказал, что едва Галилей зацепился за Пелеранию швартовочным «хвостиком», как планета исчезла и в её звёздной системе возник необъяснимый хаос. Прыжок не состоялся, однако нас всё равно втащило в Пустоту. Причём мессер, который находился в астринге, твёрдо уверен – а раз мессер уверен, значит, так оно и есть, – что Галилей не успел запустить второй контур и открыть переход. Но и Трио Неизвестности мы покинули. Полагаю, к счастью, поскольку ещё одного сражения «Пытливый амуш» бы не пережил. Мы оказались в Пустоте, однако не в обычном переходе между мирами. А если и в обычном, то в нём всё сразу пошло не по плану, потому что единственная планета, находящаяся в зоне прыжка, куда-то подевалась, цеппель трясло так, словно мы не скользили в пространстве, а мчались по булыжной мостовой, а цепари начали терять сознание. Ты, наверное, потерял – ведь тогда нами был ты, Энди, – Бабарский потерял точно, правда, рассказав об этом, ИХ тут же напомнил о своём слабом здоровье и высказал предположение, что именно поэтому не смог достойно продержаться весь переход. Мессер же сказал, что не готов обсуждать случившееся во время прыжка, но вряд ли он знает намного больше нашего. И вряд ли он знает, что произошло при выходе из Пустоты. Ты потом поделишься своими впечатлениями, но я думаю, что они окажутся столь же сумбурными. Бабарский очнулся в воде. Не при ударе о поверхность, а под водой, на довольно большой глубине – не менее четырёх метров. Как он там оказался, ИХ не помнит. Я, как ты понимаешь, стал нами уже на шхуне, с гарпуном в руках и вообще не могу ничем поделиться. Бабарский сказал, что, когда он вынырнул, нас как раз втаскивали в лодку. Рыбаки требовали ответить, как мы оказались посреди океана, и в этом есть ещё одна странность: получается, они не видели нашего падения в воду? Но было ли падение? Как мы оказались в океане? На этой планете? Что вообще произошло, чтоб меня в алкагест окунуло? Как мы вышли из Пустоты? Где мы вышли из Пустоты, если очнулись под водой? Понятно только то, что ничего не понятно. Поэтому ответить рыбакам мы ничего не могли, только таращились на них – так рассказал Бабарский. Рыбаки, кажется, захотели нас немножечко ограбить, но появился мессер и всё уладил. Теперь у нас есть шхуна и возможность слегка перевести дух. Мы обменялись рассказами о том, что с нами произошло, и очень коротко поговорили о том, что нас действительно беспокоит: где «Пытливый амуш»? Что случилось с нашим цеппелем? Мы все надеемся, что он цел и находится на Траймонго. Мессер беспокоится о наших, но особенно – об адире Кире, а я – об Аурелии…»