Лозоходец

Куланбай точно почувствовал моё настроение, чуть придержал лошадку, та пошла шагом. Хорошо дышится, привольно. Воздух в кедровых лесах чистый, небеса раскинулись лазурью над кронами, доносился терпкий аромат живицы, грибного духа, свежесть близкого ручья.

– Отдохнуть пора, – придержал лошадь степняк, – подкрепиться.

Спорить я не стал, оставив телегу с кобылой на обочине, мы устроились под деревом на траве, разложили нехитрую снедь: хлеб, овощи, яйца, варёное мясо.

В лесу и у еды вкус другой, будто приправили её душистыми травами. Набрали воды из родника: сладкой, холодной, прозрачной как слеза.

– Давно мы не виделись, – утолив голод, Куланбай стал разговорчивее, – с того времени, как ты нам колодец поставил.

– Как живётся вам? – я решил разузнать больше о быте этого времени, у своих ведь не спросишь, начнутся ненужные вопросы, или того хуже – подозрения.

Степняк махнул рукой:

– А то не знаешь, – во взгляде сквозила грусть, – всё не так, как раньше. Оседлыми стали степняки, каждый к своей деревне привязан. Разве деды наши так жили? Сено косим на зиму, только иной раз не хватает его, а где здесь еды скоту отыскать, когда с декабря снегом заносит, не то что человек и лошадь не пройдёт? Опять же подати за скотину. Торгуем, конечно, так иногда себе в убыток. Всё не так, – опустил он голову, – не хватает мне простора. Я ведь в степи рос. Летом мы сюда на джайляу приезжали, летовка, по-вашему, зимой уходили туда, где скоту пропитание есть. Вольные были. Тоскует душа, хочется снова вскочить на лошадь и мчать по степи наперегонки с ветром. А нам сказали, надо жить на одном месте. Приспособились, – пожал он плечами, – и дома справили, да разве они заменят юрту, где очаг горит, где мать с бабушкой и сёстрами варят мясо, разливают кумыс, баурсаки жарят, шелпеки ароматные. Вечером вместе все, дед рассказывает о жизни, обстоятельно, учит внуков. А теперь бьёмся с утра до ночи и непонятно, как новую зиму переживём.