Самайнтаун

Вот и сейчас никто не стал оглядываться на какую‐то девчонку в инвалидной коляске и вампира, который ее сопровождал. Перед тем как вылезти из машины, Франц нахлобучил на голову кепку с капюшоном, на нос – непроницаемые черные очки, а руки сунул в карманы, чтобы на пальцах не серебрилась и не шипела кожа, источая запах, как от горелой клеевой бумаги. Они оба оглядывались и, пускай не разговаривали, но думали явно об одном: подготовка к Призрачному базару была в самом разгаре, и этот базар явно обещал стать одним из самых грандиозных за последние сто лет.

За неделю до праздника обычный городской рынок всегда начинал расползаться вдоль и вширь, но на сей раз шатров было даже в два раза больше обычного. Новые один за другим вырастали из-под земли как грибы после дождя, самых причудливых форм и расцветок – полосатые, острые, горбатые или звездные, вышитыми красным на золотой ткани или полупрозрачные, как глаза и волосы тех, кто их устанавливал. К овощным прилавкам прирастали столы, нагроможденные сушеными травами, собранными на медовом рассвете, когда их будит дыхание древних богов, что делает каждый чай, заваренный с ними, особенным. К небу устремлялись шесты с атласными лентами – старинные игрища для детей, а рядом складывались высокие кострища, прокладывались дорожки из пурпурных тканей, расходящиеся в стороны, куда указывали медные таблички, дабы каждый мог найти и забрать вещь, зов которой привел его на праздник. Словом, вся городская площадь – безупречно круглая, как монета, и разделенная Немой рекой на две половины, но соединенная с помощью самого большого пешеходного моста, – выглядела как отдельный мир, самобытный и гулкий. Точно таким же был и весь Самайнтаун. Словно мозаика, которую кто‐то раскрошил сапогом, а затем сложил обратно, он, кривой и неровный, все равно умудрялся сверкать на свету и привлекать к себе мотыльков.