Рубиновый лес. Дилогия

Если уж советник Гвидион и умел делать что-то лучше, чем пополнять казну, так это готовить праздничный чертог. Всё утопало в пёстрых атласных лентах, свечах и красно-чёрных знамёнах с гербом, похожим одновременно и на щит, и на круглый драгоценный камень с восемью гранями. Медовый зал мог вместить в себя порядка тысячи человек, а в ночь Вознесения здесь собралось и того больше. Девять длинных столов – по одному для каждого из туатов – ломились от яств в серебряной посуде, над которыми кухонные мастера корпели всю неделю: жареная макрель с пряностями и лесными орехами, рагу из кабана с брусникой, вымоченная в чесночном масле треска, копчёные колбасы, сладкий бисквитный рулет… В огромном бронзовом чане я заприметила даже бурлящий молочный суп из моллюсков, добыть которых в месяц воя было так же непросто, как пересечь Кипящее море на деревянном плоту.

По краям каждого стола возвышались головки козьего сыра с лоханками скира[8], а в центре – несколько графинов с медовухой и тёмным элем. В углу стояло ещё около сотни дубовых бочек с крепкими напитками, но, прекрасно помня поговорку «Короткий пир – короткая слава», я сомневалась, что и этого хватит. Пиры в честь Вознесения длились минимум семь дней, а Вознесение отца, согласно летописи, и вовсе продолжалось две недели. Я могла лишь догадываться, сколько же в таком случае будет длиться моё. Возможно, в замке успеет закончиться не только эль, но и свечи с поленьями: у каждой стены в отдельной нише, расширяющей зал, располагалось по четыре камина, и все они полыхали, как владения Дикого. Зато в зале было невозможно замёрзнуть – ни в шелках, ни голышом.