Ярость

На самом деле сейчас я горжусь тем, что я другой – слава богу! Но, даже будучи ребенком, полным отвращения к себе, я догадывался, что где-то есть другая жизнь. Лучший мир, которому я, возможно, принадлежу. Там, за темнотой, начинается прекрасный мир, залитый лучами софитов.

О чем я? О театре, конечно. Только представьте: в зрительном зале гаснет свет, в лучах софитов сияет занавес, публика хором прочищает горло, разговоры прекращаются, и все замирают в нетерпеливом ожидании. Это самое настоящее волшебство; оно вызывает более сильную зависимость, чем любой наркотик, который я когда-либо пробовал. Еще в раннем возрасте я понял – во время школьных поездок на спектакли Королевской шекспировской компании, Национального театра или на утренники Вест-Энда[9], – что хочу принадлежать этому миру. А еще я столь отчетливо понял вторую вещь: если я хочу, чтобы меня приняли в этом мире, если хочу соответствовать, придется измениться.

Я решил, что недостаточно хорош такой, какой есть. Мне требовалось стать кем-то иным. Нелепо – даже мучительно – писать сейчас об этом, но тогда я действительно так считал, искренне. Я верил, будто мне нужно поменять все: имя, внешний вид, то, как себя вести, как и о чем говорить и думать. Чтобы стать частью этого дивного нового мира, я должен был стать другим человеком – лучшей версией себя.