Владимир Маяковский: тринадцатый апостол. Трагедия-буфф в шести действиях
- Я был во главе отряда,
- Который с ним враждовал,
- И значит – глядеть на взорванный вал
- Должно быть моей отрадой.
- Я вел от края до края
- Атаки на каждый холм:
- Недаром последним его стихом
- Была на меня эпиграмма.
- И когда неприятельский вождь,
- Как последней бурею – смертью ахает,
- Я должен был бы сказать: «Ну что ж,
- Труп врага хорошо пахнет».
- <…>
- Д’постойте… О чем бишь я… что ж это такое?
- Маякоша… любимейший враг мой, а?
- Неужели на черный титул «покойный»
- Огневое «товарищ» сменил наш Маяк?
- И стало в поэзии жутко просторно,
- Точно вывезли широченный шкап.
- Из-за какой-то размолвки вздорной?
- Из-за неласкового ушка?
- Что ж это, а? И ты как любой?
- Как же так мир перечеркнули бровки,
- Если ты,
- Владимир
- Маяковский,
- Революции
- первая
- любовь…
- Но я твое пробитое сердце
- Прижму к своему с кровавой корой.
- Я принимаю твое наследство,
- Как принял бы Францию германский король.
Дальше он там обещает объединить, так сказать, их поэтические армии и пустить в общую битву за коммунизм. Господи помилуй, какой он тебе Маякоша?! Да, товарищи, сменил, сменил, так сказать, наш Маяк звание «товарищ» на титул «покойный»; нехорошо, товарищи! Боже мой, каким отсутствием такта, слуха, вкуса, каким самомнением надо было обладать, чтобы объявить себя наследником, к тому же победителем в ранге короля! Бог не Тимошка, видит немножко: Сельвинский, со всей своей одаренностью, с замечательной «Улялаевщиной» – единственным, вероятно, удачным советским эпосом, – оказался забыт еще при жизни и ныне со всеми своими «Пушторгами» и «Командармами» воспринимается как поэтический курьез, да еще предательство Пастернака ему припоминают («Когда толпа учителя распяла, пришли и вы забить свой первый гвоздь», – припечатал Михаил Левин). Посмертная месть Маяковского всем, кто решил, что теперь-то он уж точно не ответит, была ужасна. Есть у него и у мертвого кое-какие возможности…