Диктатор

Гамов ответил лекцией. В ней уже были те идеи, с которыми он впоследствии обращался ко всему миру. Но в тот вечер я не был к ним готов. Я был пропитан традиционными воззрениями на войну как на продолжение государственной политики. Как-то в музее я видел старинную пушку, на ее дуле змеилось изречение: «Последний аргумент королей». Королей осталось мало. Но для председателей и президентов, сменивших венценосцев, этот «последний аргумент» был по-прежнему самым веским доводом. Многое в речи Гамова показалось мне либо блажью, либо любовью к парадоксам. Зато пафос ее увлек.

После того вечера многие миллионы людей – и друзья, и враги – многократно слышали Гамова, и на всех действовало не только что, но и как он говорил. Он умел убеждать, потому что сам был безмерно убежден. От его голоса, от силы его слов надо было либо заранее готовиться защищаться, либо безвольно подчиняться их действию. Но я впервые слышал его речь, не реплики в споре, не игру в словесные парадоксы – и не подготовил защиты. Меня заполнила страсть, негодование и боль, возмущение и сострадание, не сопровождавшие рассказ о войнах, что уже были, и о войне, что готовилась, нет, повторяю, не сопровождавшие, а возникавшие как что-то неотделимое от мысли и слов. Я всем в себе резонировал на речь – так, наверное, горячая молитва верующего порождает в нем самом ответный словам поток столь же горячих чувств. Гамов потом говорил, что я не только верный его последователь, но и первый из учеников. Сомневаюсь, что в тот вечер у Бара я уже стал его последователем. Но что психологически готов был им стать, убежден абсолютно.