Мой друг – домовой
– Выла вьюга, не было огня,
Когда мать родила бедного миняя.
Срываясь на фальцет и утирая слезы, он продолжил петь:
– По приютам я с детства скитался,
Не имея родного угла.
Ах, зачем я на свет появился,
Ах, зачем меня мать родилааа!
Я молча дослушал песню, затем, покрутив пальцем у виска, оставил пьяного тенора висеть на люстре в позе ленивца, а сам пошел на кухню.
На кухне был бардак. Из кастрюль домовой сделал ударную установку, половник был педалью, бас – бочкой выступал здоровенный чугунок. На столе валялась разорванная пачка Беломора, пустая бутылка водки и одинокий огурец в Нафаниной шерсти. В кухонном магнитофоне, убавленном на минимальную громкость, шелестел певец о тяжелой судьбе шахтера, которого не любят женщины. Выключив музыку, я принялся наводить порядок, попутно поставив на огонь чайник. Нафаня тихо вошел на кухню через несколько минут, потупив очи в пол и являя собой истинное раскаяние.
– Барин, это, прости меня, а? Пробрало вот Нафанюшку, грустинка напала проклятая…
– Надоел ты своими пьянками. Я же не устраиваю такое по поводу и без? Вот возьму и съеду, а ты живи, как желаешь, с бродягами всякими. Авось и сопьешься с ними, – раздраженно ответил я, собирая мятые бычки и мусор в ведро. Нафаня хлюпал носом и молчал, пока я наводил на кухне порядки.