Кентервильский гамбит
Установилась непривычно ясная для Англии погода. Холодно, но солнечно, и свет был приятно мягкий, рассеянный, прозрачный и чистый. Том раздвинул портьеры в каждой комнате, наполняя поместье этим чистым солнечным светом, в котором танцевали пылинки, и витал аромат старого, сладковато-горького парфюма. Пустой флакон хрустальной огранки обнаружился на трельяже, в компании треснувшего зеркала и забытой щетки для волос. Немного подумав, Том забрал флакон с собой, положив в карман вытертого домашнего халата. Он оставил его на столе в холле – греться на прямом солнечном луче, отчего запах полился густым потоком, и разносился сквозняком по всему дому.
Больше всего воздуха и света было в оранжерее. Ветерок звенел разбитыми стеклами, гонял сухие листья по полу и путался в бордовых переливах густо разросшегося плюща. Одичавшие без ухода розы превратились в колючие лианы, бутоны обмельчали, но цвели долго, ярко-красного, винного цвета, точно капли крови на лишенных листьев стеблях.
Том любил проводить здесь время, принеся из подвала одну из последних бутылок марочного вина, густого, старого, имевшего насыщенный вкус. Одинокий кованый столик, с тяжелой, мраморной столешницей, треснувшей от времени и перепадов температур, стоял в глубине оранжереи. На черно-белых клетках стояла единственная шахматная фигура – черная башня. Когда-то это был большой игральный набор, военный трофей, эхо третьего крестового похода. За столько времени фигуры растерялись, и осталась только одна. Черная как смоль, тонкой работы, эбеновое дерево с инкрустацией. Том знал ее на ощупь до каждой трещинки, часто нося с собой и крутя в пальцах во время размышлений. Истертое, отполированное прикосновениями дерево нагревалось от тепла тела и издавало тонкий запах восточных благовоний. Хотя, быть может, это только чудилось Тому, ведь он помнил, как привез этот набор, как много раз учился играть, осваивал дебюты и гамбиты. Он справедливо полагал, что шахматы отражают жизнь, в данном случае – его собственную. Время прошло, и он остался совсем один. Жалкий, одинокий король, со всех сторон окруженный шахом, который поставила ему жизнь. И даже башня не могла обеспечить ему защиту, даже если бы он как следует подумал над рокировкой. Было уже слишком поздно.